Елизавета Лавринайтис — королева филфака с мужской фамилией
Литовец удивился бы: женщина с фамилией Лавринайтис? По правилам литовского языка, замужняя женщина – Лавринайтене, незамужняя – Лавринайкайте. А для нас, студентов и преподавателей, это было так гармонично – Елизавета Иосифовна Лавринайтис! И сразу встает образ, сотканный из чего-то королевского, величественного, мультинационального…
Внешне Елизавета Иосифовна очень вписывается в этот образ: высокая, статная, гордая, величавая, «боярыня-царица», как в заметке по случаю 75-летия Елизаветы Иосифовны охарактеризовала ее заведующая кафедрой русской филологии Татьяна Евгеньевна Автухович.
Филологическому факультету нашего университета очень повезло в те годы, когда его деканом была Елизавета Иосифовна Лавринайтис. Коллеги ее уважали и слегка побаивались: она видела человека насквозь и справедлива была в оценках. Студенты обожали и называли мамой Лизой. Она как-то так по-матерински ласково могла спросить: «Ну, что у тебя, девочка?», что ей навстречу раскрывались студенческие сердца и тайны. Ее маленький тесный деканский кабинет (у ее заместителя кабинет был втрое больше) был всегда открыт для каждого, а на столе лежал кошелек, который сразу же открывался, когда кто-то делился с Елизаветой Иосифовной своими житейскими затруднениями. Автору этих строк тоже понадобилась однажды помощь из щедрого «банка» Елизаветы Иосифовны.
Подкупало студентов в их декане что-то молодое, залихватское, когда, беспечно бросив более важные дела, шла она в спортзал «поболеть» за филологов на соревнованиях, при этом прихватывалась из шкафа коробка конфет – для поддержки и соревнующихся, и болеющих.
Мне особенно повезло: в том, что весь мой трудовой путь был связан с русским языком, несомненно, заслуга Елизаветы Иосифовны. Как мне кажется (во всяком случае, я это чувствовала) и как считали мои сокурсники и потом коллеги, я была любимой ученицей Елизаветы Иосифовны. Сначала это чувствовалось по учебным заданиям и оценкам за них. Но вместе с оценкой я получала немногословное, но емкое замечание, которое запоминалось, становилось правилом поведения. Помню, еще на первом курсе ее замечание: «Ты, Мария, будешь учить русскому языку, а говоришь с сильным белорусским акцентом. Надо работать над своей речью. Учитель должен быть безупречен».
Затем давались щедрейшие авансы веры в меня. И тогда, когда во время моего первого конкурса на замещение должности ассистента кафедры русского языка в то время еще Гродненского пединститута, Елизавета Иосифовна убедила членов ученого совета проголосовать за меня, вчерашнюю студентку-заочницу, а не за кандидата наук. И сразу же после совета сказала мне строго: «Поедешь в аспирантуру. Очную. Конечно, семья, дети. Будет трудно. Ничего, перебьетесь. Ты сможешь». И тогда, когда рекомендовала меня, новоиспеченного кандидата наук, на должность заведующего кафедрой русского языка. При этом сама, будучи членом этой же кафедры, была примерным исполнителем распоряжений своей неопытной начальницы-ученицы, похваливала перед коллегами. И только мы обе знали, с каким трудом давалась мне должность руководителя: на заседаниях кафедры Елизавета Иосифовна публично во всем меня поддерживала, а наедине беспощадно распекала за каждую ошибку.
Когда руководитель всегда спокоен, уверен и ровен в общении, подчиненные чувствуют свою защищенность. Такими защищенными ощущали себя за своим деканом и преподаватели, и студенты. Как-то умела Елизавета Иосифовна не столько словом, сколько стоящими за ним убежденностью и высшей правдой, убедить любого. Так было, когда на заседании профкома при обсуждении вопроса о распределении квартир между очередниками университета Елизавета Иосифовна добилась выделения квартиры семье умирающего преподавателя. Так было, когда на заседаниях деканата она мудро решала кадровые и финансовые вопросы двух отделений – русского и белорусского, не отдавая ни малейшей привилегии ни одному из них.
Но что может стоять за внешним спокойствием «королевы филфака», я увидела только однажды. Будучи чем-то крайне озабочена, я вбежала к ней в кабинет и была остановлена поднятой рукой Елизаветы Иосифовны. «…семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать…», – считала Елизавета Иосифовна, указывая рукой мне на стул. Досчитав до пятидесяти, она глубоко вздохнула и спокойно спросила: «Ну, что тебе, девочка?» И пояснила: «Трудно бывает с людьми договариваться».
Так же спокойно, гордо и мудро Елизавета Иосифовна в расцвете сил сняла с себя полномочия декана, подготовив себе замену (без субъективизма скажу – достойную) в лице Светланы Алексеевны Емельяновой. Почему достойную? Потому что видела я, как учила Елизавета Иосифовна свою будущую замену, какие поручения давала, как отчитывала за ошибки. Это только со стороны кажется, что любимчику начальства живется легко. А ведь ты у него как под микроскопом: все твои просчеты увеличены, и критика соответственная.
И так же неожиданно открылась Елизавета Иосифовна как женщина – мать, жена, бабушка. Как она умела жертвовать собственными интересами ради близких! Когда родился внук с необычной аллергией на практически любую пищу, для него потребовалась строжайшая диета, а молодая мама была накануне защиты диссертации, Елизавета Иосифовна, не раздумывая, берет отпуск за свой счет и самолично готовит, можно сказать, изобретает младенцу еду без аллергенов. Это теперь полно всяких вариантов детского питания, а в 80-х выходить такого младенца – великий подвиг.
Отдельно хочется сказать о муже Елизаветы Иосифовны, Викторе Алексеевиче Ваяхине. Студентов-историков само имя этого преподавателя приводило в трепет. Эрудит, энциклопедист, книгособиратель и книгочий (не книгочей, как теперь советуют современные словари, по аналогии, вероятно, со словом казначей, а по корню глагола читать, как требовали словари того времени, когда чтение было образом жизни), он был беспощаден к студенческой лени.
В мою бытность студентки факультета педагогики и методики начальных классов Виктор Алексеевич читал у нас курс по методике преподавания истории. И первые его занятия касались анализа программы и учебника истории в начальных классах. Он заставлял нас читать его статью по методике анализа, в которой были параметры анализа, и делать согласно этим параметрам анализ учебника. А поскольку его речь казалась нам слишком умной для нашего незрелого интеллекта, то никто не смог и подготовиться. Перебирая всех студентов группы по алфавиту и получая один и тот же ответ о неподготовленности, Виктор Алексеевич дошел до моей фамилии. Я встала и дерзко сказала, что мы не понимаем, чего он от нас хочет. Я до сих пор помню его реакцию: он побагровел, снял очки, потом затопал ногами и закричал, что таких олухов еще не встречал никогда, и прочая и прочая. А в конце гневной тирады пообещал вызвать меня первую и пусть я пеняю на себя, если… Больше на этом занятии алфавит в журнале группы его не интересовал.
Памятуя о грозном обещании Виктора Алексеевича, убитая изумлением сокурсников-историков (как я посмела такое сказать самому Ваяхину!), я отправилась в библиотеку, взяла сборник с требуемой статьей и приготовилась мучиться. Как ни странно, мучиться не пришлось: статья была четкая, прозрачная по структуре, и я сделала по ней анализ учебника. Мой анализ занял половину общей тетради, а доклад (Виктор Алексеевич выполнил свою угрозу) – больше половины занятия. Когда я закончила, Виктор Алексеевич снял очки, протер их и удивленно сказал: «Оказывается, и на начфаке есть студенты». Больше он никого не спрашивал. Группа вздохнула с облегчением. А мой анализ он на других курсах показывал как образец. Воистину, если нужен шаг вперед, надо получить два хороших пинка… Я благодарна Виктору Алексеевичу за его гнев, за его презрение к нашей лени и за верность своему обещанию – вызвать на следующем занятии. Возможно, этот случай научил меня преподавательской дотошности – не махнуть рукой на лень студента, а добиться от него хоть небольшого, но самостоятельного шага вперед в учебе.
Виктор Алексеевич заставлял нас покупать книги, формировать уже со студенческой скамьи свою учительскую библиотечку, советовал с каждой стипендии покупать хотя бы по одной книге, тем более что умных книг было много и стоили они недорого. Он научил нас относиться к книгам по-особому: он цитировал Карла Маркса: «Книги – рабы мои» и говорил, что если в книге нет пометок, закладок и других знаков работы с книгой, то книга оскорблена, она попала в руки не к тому хозяину.
Позже, когда я уже была вхожа в семью Ваяхиных, а сами они были на пенсии, я видела неустанную работу мысли Виктора Алексеевича: он много рассказывал, провоцировал дискуссию, яростно спорил, шутил, возмущался происходящими событиями и находил аналогии из истории. Когда его не стало, Елизавета Иосифовна разобрала его архив и сделала изумительный альбом в его память, куда вместе с фотографиями были включены отрывки из его статей, любимые афоризмы, его записки, письма любимых (и многочисленных!) учеников… Очень точно отражена личность Виктора Алексеевича в пастернаковских строках на памятнике, установленном на могиле этого удивительного человека: «Во всем мне хочется дойти до самой сути…».
Своеобразные уроки жизни получила я и от Елизаветы Иосифовны, когда она вышла на пенсию. Она заботилась о внуках, приглашала нас попробовать изобретенные и приготовленные ею новые блюда, интересовалась событиями в университете. Она с интересом следила за политическими событиями, а это был Карабах, землетрясения в Спитаке. Близился развал Советского Союза… Я помню, как возмущалась и переживала Елизавета Иосифовна, что ее Родине, богатейшей в недавнем прошлом стране, понадобилась гуманитарная помощь Запада…
Даже грустные мысли Елизавета Иосифовна умела облечь в красивую форму. Уже в последний год ее жизни в один из наших со Светланой Алексеевной Емельяновой визитов она рассказала придуманную ею сказку о стране Некогда, где живут люди, которым некогда… И это было словно прощальное напутствие – успейте! Сделать доброе дело, сказать доброе слово, написать, позвонить, забежать, помочь, выслушать… Покиньте страну Некогда, люди!
Как может ученик выразить благодарность своему Учителю и свою память о нем? Написать добрые слова? Принести на могилу цветы? Наверно. Но мне представляется, что самое лучшее – это быть таким, каким он тебя лепил сердцем и душой, – его мечтами, его планами, его верой и его продолжением. Хочется верить, что Ваши щедрые авансы, незабвенная Елизавета Иосифовна, я оправдываю.
Мария Иосифовна КОНЮШКЕВИЧ, профессор, доктор филологических наук
